Помоги сайту

Вот моя жизнь - она как ладонь,
Смотри и читай - вода и огонь,
Земля и небо, верх и низ,
Смотри и гадай, только не ошибись.
Глаза любят буквы, а в ладони их нет - 
Хоть с изнанки, хоть с нанки,
Хоть на божий свет...

Вот мой дом - не высок, не мал.
Пароходу - гавань, судну - борт, матросу - причал.
Он сойдет на берег, хлопнет стакан, 
Затянется дымом и начнет свой канкан.
Матрос любит женщин, но здесь их нет
Хоть с изнанки, хоть с нанки,
Хоть на божий свет...

Вот мой день: за матросом солдат,
Он стреляет длинным списком чужих и своих баллад,
За солдатом - хиппи, господин, в упадок сестра,
За сестрой - воровка, чай, вино и так до утра.
Каждый ищет здесь то, чего давно нет,
Хоть с изнанки, хоть с нанки,
Хоть на божий свет...

Вот мой час. Здравствуй, халиф,
Водке нужен вдох и выдох, а пальцам нужен гриф,
Песне нужен хлоп и выхлоп, герою - звезда, 
Её приделают насмерть без шурупа-гвоздя. Все ищут халифа, но его уже нет,
Хоть с изнанки, хоть с нанки, 
Хоть на божий свет...

И вот он я, мол, всяк кулик:
У меня был гуру, мастер-класс, но я плохой ученик.
Он учил меня аум, а я всё думал своё:
Как сказать их "о-кей" и наше "ё-моё".
Я хотел как провод, но тока здесь нет - 
Хоть с изнанки, хоть с нанки, 
Хоть на божий свет...

Но пальцы сомкнулись и ладони конец.
По кулаку не гадает даже самый лучший чтец.
Дом мой съеден мышами, на нём табличка музей,
Здесь много народу, но нету гостей.
Ни халифа, ни часа, лишь плохой портрет
Хоть с изнанки, хоть с нанки,
Хоть на божий свет...

Кулик подался к чёрту, на кулички, в отъезд, в отлет,
Он сыт по горло запахом этих болот,
Если жизнь - не жизнь, к чему дом, гости и день, 
Здесь халиф - не халиф, а лишь жалкая тень.
А изнанка та вшива, а нанке столько лет!
Сквозь неё, как сквозь сито, 
Весь божий свет...

Сучий город, дохлые псы,
Вечный лёд в ожиданьи весны.
Но вышел указ... она не придёт... 
О, весёлый союз - сучий город и лёд.

Наше дело - контора, гробы и венки. 
Наше дело - не с той ноги, не с руки.
Иудейская водка, местный талас... 
Здравствуй, племя младое, пробил твой час.

Я смотрел, как солнце пишет свой круг,
Я смотрел в себя и опять вокруг,
Я смотрел везде, я смотрел нигде.
Где, где тот длинноволосый, что мог по воде?

Я смотрел, как ты испускаешь свет.
Я смотрел, как свет становится след.
Я смотрел, как след засыпает снег, 
Снег засыпает, замедляя свой бег.

Я смотрел, как ты выпускаешь дым,
Я смотрел, как ты становишься им,
Я считал слезу за слезой,
Ты здесь явно чужая и я здесь чужой.

Сучий город - дешёвый восток,
Свиное корыто для тех, кто смог.
А те, кто не смог, зажмите носы - 
Повсюду смог и дохлые псы.

Наше дело - засада из-за угла,
Наше дело - авось, была не была.
Наше дело плохо, ох, будет беда,
Но чьи ладони и губы спасут нас тогда?

Я смотрю в окно - за окном идёт снег,
За окном зима - вот он, мой век.
Я смотрю, как чай становится лёд,
И я точно знаю... весна... она не придёт. 

Я смотрю, как смерть кружит надо всем,
Я пытаюсь: "СОС!", но язык мой нем...
Я пытаюсь вверх - не поднять сумы.
Я смотрю, как смерть становится мы.

Это место - долгий и гиблый сон,
Это место - любовь, что на деле закон.
Так это ж сучий город, дохлые псы, 
Это вечный лёд в ожиданьи весны...

Снова дождь и за окнами слякоть,
И не вспомнить: осень, весна...
Если небу приспичило плакать,
Значит, нам чаши до дна.

Кто-то выйдет из комнаты молча,
Кто-то в комнату молча войдет,
А у нас ни желанья, ни мочи
Слушать блюз-переблюз этих нот.

А у дождя ни конца, ни начала;
А у чаши ни края, ни дна.
Подливай, если этого мало,
Да покрепче, если нету вина.

И кто-то тихо уснет, не вставая,
Кто-то тихо проснется, не встав,
А ты спроси самого Николая,
Что чудо есть - сон или явь.

И я не вижу, не слышу, не чую,
Один лишь дождь только блюз-переблюз,
Он отпевает или, может, врачует,
И то неплохо, и другое плюс.

И Николай никудышный помощник,
Когда за окнами осень, весна,
Он укрывает белым саваном мощи
Лишь тех, кто выпил чаши до дна.

А мы всё пьем да ещё наливаем,
В этой комнате дел других нет,
Между делом говорим с Николаем,
Стенографируем про чудо-ответ.

Только толку то - охать да ахать,
Да всё шептать, причитать, мать честна...
Если небу приспичило плакать,
Значит, нам чаши до дна.

Здравствуй, мама, это я - твой сын.
Я всё там же, в том же поле один.
У меня есть радость - утро нового дня, 
Если ночью небо не возьмет меня.
Новый день мне кажет провинциальный сон
Ах, мама, мама, как долог он!
Он хороший доктор, он любит больных,
больной был буен, больной стал тих.
Ему дали лекарство, и он просто упал,
Этот доктор, мама, его так достал:
Теперь больной смотрит куда лучший сон!
Ах, мама, мама, зато он вышел вон.
А мне не нужен доктор, мама, мне нужен ветер, снег,
Я хочу к истокам всех великих рек,
Я сменил свой скучный перебор на чёс,
Я готов сорваться, мама, но я корнями врос
В этот долгий провинциальный сон:
Ах, мама, мама, я тоже выйду вон.
А ты не бойся, мама, моя дорога - река,
Она лишь с виду опасна, темна, глубока.
Она мне в радость, мама, она мне в кайф, 
Как сказал бы супер-стар, oh it's my life.
А этот долгий провинциальный сон,
Он реке не указ, он реке не закон.
Течёт моя река издалека,
А у моей реки два берега:
Берег левый, берег правый,
А между ними, мама, переправа.
На переправе народ влево-вправо снует,
Ищет шамбалу край, сердцу душеньке - рай. 
А одном берегу баба в теле в соку,
А на другом берегу "не хочу, не могу".
Пупок развяжется эдак, скука серая так,
Так пропадай мечта-идея ни за грош, ни за пятак.
Но присказка, сказка вся ещё впереди,
Меж берегов есть паромщик - с листа бога судьи.
Он протоколов не пишет, метит в глаз, а не в бровь, 
Он знает формулу счастья: деньги, власть и любовь.
Он посулит дивиденды да повертит рулём,
Глядишь, уж полон народу мчится Ноев паром.
А куда мчится, незнамо, комо грядеши - бог весть.
Если верить судье, то дело первое - сесть, 
Бог и вовсе мочалит в колокола-бубенцы,
А паромщик ха-ха-хочет, вот и в реку концы.
Было счастье, да сплыло по воде, по реке,
Манит, маячит зараза где-то там вдалеке.
На переправе Гоморра, на пароме Содом,
Всюду гога магога, всё, что было, вверх дном.
Куда плыли - забыли, откель плыли - склероз, 
На пароме такое, что по коже мороз.
Судью пущают на мыло и бога тоже туда,
Так это ж, мама, река, так это ж, мама, вода:
Река течет в бога душу, паром плывет в бога мать,
И не отнять, не прибавить, ну и неча пенять.
У пассажиров горячка, у пассажиров психоз,
Один паромщик при деле - всех их в гриву и в хвост.
Кому там денег с любовью, дивидендов лишь-лишь.
А получи кукиш с маслом, дак ему голый шиш.
Река, мама, глубока, широка
Вода, мама, вода, мама, беда:
Конец у сказок известный загодя, наперёд:
Ковчег со всем его сбродом куда-нибудь да прибьёт,
С холма, с горы или с неба к парому спустится чудь,
Из-под шестого крыла достанет некую муть
И скажет: "Мать вашу эдак!", подведёт резюме:
Паромщик та ещё шельма, а остальные в дерьме.
И я пишу тебе, мама, с этой самой реки, 
Я всё плыву, всё гребу от строки до строки,
И мне река, словно воздух, мне река, словно мёд,
И мне до фени паромщик, переправа, народ.
Берег правый - чужой, мне левый берег не мил,
Но я держусь ещё, мама, на плаву что есть сил.
Я видел столько ковчегов с дурачьем на борту,
Я видел столько паромщиков в каждом порту,
Что мне не верится, мама, very good и о-кей,
Господь всё сделал, как надо, да забыл где-то клей,
Вот и кружат врассыпную его дщери, сыны 
И смотрят долгие провинциальные сны,
Типа: здравствуй, мама, это я, твой сын.
Я всё там же, в том же поле один.
У меня есть радость - утро нового дня, 
Если ночью небо не возьмет меня.
Новый день мне кажет провинциальный сон
Ах, мама, мама, как долог он!
Он хороший доктор, он любит больных.
Больной был буен, больной стал тих...

У мальчика тонкие пальцы, у девочки тихий взгляд - 
Вот они - мы как были лет -надцать тому назад.
Вот они - мы как жили, не ведая, что нас ждёт,
Вот они - мы в самом начале всех сыгранных после нот.

Вот он - способ пуститься в дорогу, которой рад,
Мальчиком Тонкие Пальцы, девочкой Тихий Взгляд.
И с каждой сыгранной нотой всё ближе к родным местам,
К его тоске да к её печали, к зиме, что по их волосам.

У мальчика в сердце ангел, у девочки его весть - 
Вот они - мы как были, вот они - мы как есть.
На лютне играет осень, во флейту дуют ветра.
Дорога, в которой смутное завтра не более, чем вчера.

Дорога, в которой нынче насущные хлеб, вино,
Она собирает крохи, он смотрит в пустое дно.
Ах, мальчик, мой дивный мальчик, ах, девочка-кружева:
Вот они - мы, лютня да флейта, музыка да слова.

О, мальчик Тонкие Пальцы, о, девочка Тихий Взгляд:
Они идут за нами, как будто в нас райский сад,
Как будто они не слышат горечи наших сонат.
Мальчик Тонкие Пальцы и девочка Тихий Взгляд...

За малой радостью большая беда,
Мы шли так долго, что забыли, куда,
Мы шли так верно, что забыли, зачем,
Герои вышедших из моды поэм.
Мы, как архивы, нам цена высока,
Мы, как вода, что темна, глубока,
И тот, кто может заплатить за труды,
Он заплатил бы, да боится воды.

Хэйя, хэйя-хэй, хэйя, хэйя-хэй,
Хэйя, хэйя-хэй, хэйя, хэйя-хэй:

И мы идём, смотрим встречным в глаза,
И если в тех глазах скорби слеза,
Мы тихо шепчем: сестра или брат,
У нас есть все для душевных услад.
И мы все вместе садимся за стол,
И пьем вино, и едим хлеб соль,
И мы ласкаем друг другу сердца,
За эту радость возносим Отца.

Но если радость, то за нею беда,
И мы не помним, зачем и куда,
И мы не знаем, что важнее для нас - 
Убийца век или врачующий час.
И мы меняем мечи на кресты,
И мы пытаемся с небом на Ты,
И мы хотим везде и нигде,
И братья, сёстры в такой же беде.

Хэйя, хэйя-хэй, хэйя, хэйя-хэй,
Хэйя, хэйя-хэй, хэйя, хэйя-хэй:

Мы, словно дым, нас здесь уже нет,
Нас раскопают через тысячи лет,
И может, вставят в трактат о любви
Или в гипотезу про суть синевы.
И может, будут такие ж, как мы,
Из полусвета, из полутьмы,
И как архивы, как вода, как дым,
Они пройдут, оставив место другим.

С утра не хочется песен, а к вечеру их незачем петь.
С утра не хочется дыма, а к вечеру не хило сгореть.
По кирпичной дороге можно попробовать за...
Если вовремя свалишь, будет мажорна стезя.

Но с утра, как в тумане, а к вечеру себя не найти.
Но с утра ещё рано, а к вечеру поздно идти
По кирпичной дороге за старым Джоном след в след,
Если вовремя купишь свой счастливый билет.

А утро как утро - глазей на него не глазей,
А вечер как вечер - полон встреч и друзей,
По кирпичной дороге идти охотников нет,
В конце концов, мы не боги, чтоб из тьмы и сразу на свет.

С утра - дохлая кляча, к вечеру - скорая-экспресс.
С утра - ладони к небу, к вечеру - слёзы с небес.
По кирпичной дороге, я слышал, кто-то ушёл,
Так попутного ветра и напиши, как там хорошо.

С утра хочется пива, а к вечеру оно не спасет.
С утра точные карты, а к вечеру куда-то снесёт.
По кирпичной дороге: Эй, кто там из вас проводник?
Сумасшедший малый, у которого явный сдвиг.

С утра - дудочка Кришны, а вечером - хедекс на фузз.
С утра - прекрасная дама, к вечеру - шабаш муз.
По кирпичной дороге: но господи, кому этот миф?
Просто мы уже сдохли, но рок-н-ролл: ещё, кажется, жив!...

У моей сестры дивные дары:
Одному поклон, а другому - вон. 
Ждёт моя сестра милого с утра,
Ждёт его пождёт, а он не идёт.

У моей сестры тридцать три версты,
Белое окно, снега полотно.
А по снегу след: идет или нет
Тот, кого с утра ждет моя сестра.

У моей сестры закрома пусты,
В комнате беда, горькая еда, 
А к еде питье - всё оно не то,
Да гостей мильон, только всё не он.

Но у моей сестры горе до поры,
Выйдет слезам срок, беда за порог.
Нечет или чет - двери распахнет 
Тот, кого с утра ждет моя сестра.

Я не знаю, что мы ищем,
И не знаю, что найдем:
То ли Шиву, то ли Вишну,
То ли всех богов гуртом.
Я не знаю, что доселе,
Что ж гадать на опосля,
Что ж мы, боже, в самом деле,
По воде - да без весла.

Я не вижу, где мой ангел,
И не слышу, где мой бес.
Один - моё тело в Ганге, 
А другой куда-то влез.
А во мне не то, не это,
Степь сухая да гора,
Да шаманьего сонета
Дикий звук и скрип пера.

Вот и бей, шаман мой, в бубен,
Смуглый телом и душой.
Кого бубен этот губит,
А кому несёт покой.
Он не видит и не слышит,
Знать не знает, что вокруг,
А как ударит ветер, свищет,
Хочет рвёт индусский круг.

Бей, шаман, в бубен, бей, шаман, в бубен,
Колокол спит.
Бей, шаман, в бубен, бей, шаман, в бубен,
Зови свой скит.
Бей, шаман, в запад, бей, шаман, в север
На пределе сил.
Бей по востоку, бей по югу,
Отсель уноси. 


В золочёном доме много
Разных комнат и углов,
Только комнаты без бога,
А углы без образов.
Братья прячут свои души
В уцененны сундучки,
А сестер глаза и уши
Позаныкали дьячки.

А на улице толпою
Те, кто вовсе никуда,
То с похмелья, то с запою,
Не огонь и не вода.
А во мне и те и эти
Сердце тащят по частям.
В полумраке, в полусвете
Жив я, мёртв и сам не сам.

Бей, шаман, в бубен, бей, шаман, в бубен,
Колокол спит.
Бей, шаман, в бубен, бей, шаман, в бубен,
Зови свой скит.
Бей, шаман, в запад, бей, шаман, в север
На пределе сил.
Бей по востоку, бей по югу,
Отсель уноси.

Я живу как Адам
В своем зыбком раю,
Не веду счет годам,
Тихий дом свой пою.
В моем доме сестра
Балахон светлый шьет, 
А как тоска и ветра - 
Тут шитьё и спасет. 

А поодаль мой брат 
Неразумный, меньшой.
Он войти в мой дом рад,
Только срок не пришел.
Старший брат за окном
Серебряно-седой,
Ему тесен мой дом,
Он меж небом и мной.

А как солнце взойдет,
Я и выйду на свет,
Да настрою сород, 
Да исполню обет.
Ни тоска, ни ветра
Нас тогда не возьмут, 
Если рядом сестра - 
Хоть на христовый суд.

А к суду путь большой:
Пока выйду, судим,
В дом войдет брат меньшой,
А мне место над ним.
Брат седой уплывет
В облака в небеса:
Пой же, пой, мой сород, 
Вечный друг колеса.

Я живу как Адам...